…В августе бурного 1905 года кто-то — считается, что бывший сотрудник Охранного отделения Леонид Меньщиков — передал редактору журнала «Былое» Владимиру Бурцеву анонимное письмо, сообщавшее о предательстве руководителя Боевой организации Партии социалистов-революционеров Евно Азефа. Это был документ, опасный не только для обвиняемого, но и для обвинителя: Азеф участвовал в деятельности эсеров с 1899 года, с 1903 года возглавлял Боевую организацию, организовал успешные покушения на московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, министра внутренних дел Вячеслава Плеве, градоначальника Санкт-Петербурга Владимира Лауница и главного военного прокурора Владимира Павлова.
Авторитет Азефа, поддержка ЦК партии и преданных ему лично боевиков делали обвиняемого опасным оппонентом. Всего двумя годами ранее Азеф сумел перевести обвинения в предательстве на другого агента-провокатора — Николая Татарова, и тот был казнен по решению ЦК без всяких доказательств, на основании одного только подозрения. Несмотря на это, в 1908 году Бурцев передал собранные им доказательства предательства в ЦК ПСР. Длинная история разоблачения Азефа завершилась партийным судом, подтвердившим все обвинения.
В октябре 1908 года в письме своему заместителю Борису Савинкову Азеф разбирает одну из версий появления разоблачительного письма. Секретный сотрудник Екатеринославского губернского жандармского управления Бакай утверждал, что автором письма был не кто иной, как бывший начальник Санкт-Петербургского охранного отделения жандармский подполковник Леонид Кременецкий, который хотел таким образом дискредитировать кого-то из руководителей Департамента полиции. Азеф полагал, что это не может быть правдой, потому что к моменту появления письма Кременецкий уже находился в Сибири, куда был переведен как один из виновников «кровавого воскресенья» 9 января 1905 года[1]. Азеф не знал всех деталей этой истории и писал Савинкову о Томске, в действительности же Кременецкий был переведен в Иркутск.
К тому же, авторство якобы брал на себя еще один не названный по фамилии жандарм из Одессы. Трудно сказать, прав ли был Азеф, но все-таки Кременецкий, служивший в столице, был ближе к высшим эшелонам Департамента полиции и Отдельного корпуса жандармов, чем оставшийся безымянным одессит.
Разоблачение Азефа нанесло огромный моральный ущерб и ПСР, и Департаменту полиции. Таким образом, автор, если им действительно был Кременецкий, мог удовлетворить сразу два своих желания — дискредитировать революционеров и отомстить собственному начальству, заславшему его из столицы в глушь.
Странный жандарм
Надо признать, что основания обвинять Кременецкого в ведении собственной политической игры были — и весьма весомые. Леонид Николаевич Кременецкий родился 1 марта 1862 года в семье потомственных дворян Харьковской губернии. Он получил военное образование в Полоцкой военной гимназии и 3-м Александровском училище, окончив его по 1 разряду, и в августе 1881 года был распределен в 37-й Екатеринбургский пехотный полк. Спустя несколько лет службы он, как и многие его ровесники, принял решение перейти в Отдельный жандармский корпус, открывавший перед амбициозным человеком большие перспективы.
Корпус был «государством в государстве»: созданный в царствование Николая I как военная полиция, он подчинялся Третьему отделению личной канцелярии императора. В 1880 году по предложению всесильного министра Михаила Лорис-Меликова жандармский корпус вошел в состав Департамента полиции Министерства внутренних дел, однако по строевой и хозяйственной части оставался в составе Военного министерства. Служба в жандармах давала множество преимуществ — начиная с известной самостоятельности и заканчивая существенным (по воспоминаниям современников — до 10 раз!) перевесом в оплате по сравнению с армейскими офицерами. По роду своей деятельности жандармы боролись не только с революционным движением, все более и более набиравшим силу, но и с контрабандой, шпионажем, коррупцией (в том числе среди ближайших коллег в полиции) и тем, что сегодня назвали бы «преступлениями в экономической сфере».
Попасть на службу было непросто. Инструкция, подписанная министром внутренних дел и шефом корпуса жандармов Плеве, гласила: «Не допускаются на службу в корпус: офицеры бывшие в штрафах по суду и следствию, или имеющие казенные или частные долги, равно лица польского происхождения, католического исповедания или женатые на католичках, а также евреи, хотя бы и крещенные». Леонид Кременецкий не только соответствовал требованиям, но и сдал полагавшиеся по той же инструкции экзамены. Службу в отдельном корпусе он начал 15 марта 1890 года с должности адъютанта в Седлецком и Варшавском жандармских управлениях. С 1893 года Кременецкому доверили уездные жандармские отделения в Варшавской губернии, а с января 1899 года он занимает пост помощника начальника управления в Екатеринославской[2] губернии.
Служба на западных рубежах империи означала постоянные столкновения с революционерами всех видов и мастей — остатками народников, еврейскими и польскими социалистами, украинскими националистами, социал-демократами, анархистами, эсерами. Достаточно сказать, что в 1903 году в селе Гуляйполе Екатеринославской губернии начал свою трудовую и политическую деятельность 15-летний Нестор Махно, который спустя всего пять лет получил приговор на бессрочную каторгу за многочисленные покушения на военных и полицейских чиновников. Не имея на вооружении никакой техники сложнее фотоаппарата и телефона, жандармы брали исключительной дотошностью и зачастую не брезговали запрещенными (даже законами Российской империи) методами. Биограф революционера Ивана Бабушкина описывает методы ведения допроса:
«Допрашивал его ротмистр Кременецкий. Жандарм вначале хотел подействовать на Бабушкина обилием «улик». Он пустил в ход один из излюбленных приемов, стараясь внушить допрашиваемому, что отказываться отвечать на предлагаемые вопросы бесполезно, так как все равно в руках властей имеются точные, изобличающие арестованного материалы. Не торопясь, ротмистр доставал из ящиков большого письменного стола различные дела в разноцветных папках, на обложках которых издали можно было прочесть фамилию Бабушкина. Затем он велел адъютанту жандармского управления принести еще несколько «справок» и, наконец, многозначительно добавил:
— Достаньте также сводный материал, составленный непосредственно для господина начальника губернского жандармского управления, — и стал перелистывать то одно, то другое «дело», задавая отрывистые вопросы: — В торпедных кронштадтских мастерских работал? Сторожем на чугунолитейном заводе служил? В 1897 году из Петербурга выслан?
Как и петербургский следователь, он хотел создать впечатление, что полиции и жандармерии известен буквально каждый шаг арестованного.
Бабушкин держался все время начеку. На многие вопросы жандарма он лишь отрицательно качал головой или бросал очень коротко, но решительно:
— Не знаю. Не помню. Давно было.
Тогда ротмистр переменил тактику и стал читать Бабушкину показания, якобы написанные его товарищами по кружкам «Якорь», «Вперед», «Рассвет». В них повсюду упоминалась фамилия Бабушкина, приводились точные даты и даже часы прихода Бабушкина к Петровскому, Морозову и другим членам подпольных екатеринославских организаций.
— Не трудитесь, — перебил жандарма Бабушкин, — эти, как вы их называете, «откровенные показания» составлены на основании филерской слежки, и им грош цена.
Кременецкий захлопнул «дело» и, вызвав жандармов, велел отвезти Бабушкина обратно в тюрьму»[3].
Из Екатеринославской тюрьмы, впрочем, Бабушкин вскоре бежал и был расстрелян в январе 1906 года на станции Слюдянка — в зоне ответственности Иркутского жандармского управления, которое к тому времени уже возглавлял полковник Кременецкий.
Правовой букварь для бунтаря
В споре с Леонидом Кременецким Иван Бабушкин был абсолютно прав: ни один суд в империи не признал бы свидетельства, полученные в результате наружного наблюдения, в качестве доказательства вины подсудимого. Нельзя сказать, чтобы революционеры вступали на путь борьбы, наивно полагая, что они смогут избежать наказания. Напротив, среди прочих видов нелегальных изданий попадались и специальные брошюры, предупреждающие неофита о том, что ему грозит. Один из таких текстов[4] открывается главой «Что в России считается политическим преступлением?», описывающей по пунктам и действующее законодательство, и практику его применения. Автор предельно откровенно предупреждает, что «еще ни один процесс против социало-демократов не разбирался судебным порядком, их просто-напросто решают административным путем (т.е. приговор составляют жандармы и прокуроры)…»
Тем не менее, отмечал анонимный автор брошюры, еще на стадии расследования дела есть шанс уйти от наказания. В первую очередь нужно обратиться к прокурорам, которые «охотно отзываются на букву закона, почему немаловажно стараться им на каждом шагу доказать их прегрешения перед законом». В первую очередь нужно было понимать, что дознание, проведенное судебным следователем, не влечет за собой немедленное поражение в правах, и человек, привлеченный к следствию, еще не считается «бывшим под судом и следствием».
Узнав о совершении политического преступления, полиция обязана немедленно сообщить о нем местному прокурору. Тот в свою очередь, узнав о чем-то подобном, немедленно извещал полицию. Инструкция «Дознание о государственных преступлениях» в пункте 1035.2 поручала дознание о государственных преступлениях офицерам Отдельного корпуса жандармов. В том случае, если в данной местности такого офицера не было или его приезд задерживался, предварительные процедуры проводила полиция.
Дознаватель должен был руководствоваться «Уставом для производства предварительного следствия». Статья 256, например, предписывала полиции больше заниматься тайным надзором и расспросами, а статья 257 регламентировала всего шесть случаев, когда полиция обязана была задерживать подозреваемого: он застигнут на месте преступления или сразу после его совершения; потерпевшие прямо укажут на подозреваемого; на подозреваемом и в жилище найдены следы преступления; найдены вещественные доказательства; было совершено покушение на побег или подозреваемый не имеет постоянного места жительства. Полиция по статье 258 могла проводить обыск и изымать вещи, но допрашивать подозреваемых и свидетелей разрешалось только в тех случаях, когда эти люди находились при смерти. Все это давало революционерам возможность отказаться от дачи показаний сразу в момент ареста и обдумать линию поведения.
Время проведения обыска ограничивалось светлым временем суток — ночной обыск считался чрезвычайной мерой и требовал объяснения. Хозяин помещения имел право присутствовать при обыске. Полиция обязана была найти и представить подозреваемому понятых, а также объяснить, по какому делу и с какой целью проводится обыск. Обыск в бумагах, предупреждала статья 367, «должен быть произведен с крайней осторожностью, без оглашения обстоятельств, не относящихся к следствию».
Подозрительным могло показаться что угодно. Известны курьезные случаи: «Обыск ничего не дал. Нелегальной литературы у него не нашли. На божнице был найден пузырек с чернилами и ручкой. И это показалось подозрительным. Моношкин был малограмотный: зачем же ему перо и чернила? И попали в самую точку. Действительно, Моношкин, как и многие из наших рабочих, только под влиянием эсдековской пропаганды почувствовал потребность быть грамотным. Учась искусству чтения на партийной литературе, он начал и пописывать что-то, а на божнице появился подозрительный пузырек с чернилами. Моношкин был выслан административным порядком в Туруханский край. Это был первый барнаульский рабочий, высланный «за политику». Единственное основание его высылки, если не считать пузырька с чернилами, — участие в попытке провести чисто экономическую забастовку каменщиков»[5].
По каждой процедуре дознания составлялся отдельный протокол с подробным описанием отысканного и изъятого. «Обыском называется тщательный осмотр помещения или одежды подозреваемого для отыскания вещественных доказательств преступления, с взятием этих последних. Выемкою же называется взятие откуда либо нужных к делу вещественных доказательств, найденных при обыске или выданных владельцем добровольно»[6]. Однако, одно дело было требовать тщательности обыска, и совсем иное — добиться этой тщательности от конкретных рядовых исполнителей. Когда видный сибирский социал-демократ Николай Баранский в 1906 году был арестован в Уфе, полиции удалось изъять всю его библиотеку. Но ни полиция, ни жандармы не нашли в одном из неразрезанных томов образцы прокламаций Сибирского социал-демократического союза и его местных комитетов — «несколько десятков листков»[7]. По совокупности Баранскому могло грозить суровое наказание вплоть до смертной казни, но ему удалось добиться оправдания по выдвинутым обвинениям и даже вернуть все книги.
Вещественные доказательства нужно было пронумеровать, опечатать и приобщить к делу. Автор инструкции рекомендовал своим читателям первым делом потребовать приказ или постановление прокурора или жандармов: только так можно было понять, есть ли у полиции серьезные доказательства и подозрения, или речь идет о рядовом обыске, который полиция могла проводить без всякой санкции в соответствии с «Уставом о предупреждении и пресечении преступлений». По этому Уставу подозреваемого в государственном преступлении или участии в противозаконном сообществе могли отправить в предварительный арест не более чем на семь дней с составлением особого постановления и извещением прокурора и жандармов.
Даже в том случае, если человека подозревали в совершении серьезного преступления (предполагающего, например, заключение в крепости), его могли арестовать лишь как не имеющего постоянного жительства — во всех остальных случаях закон требовал внесения залога или письменного ручательства, что подозреваемый не скроется до суда. Дело осложнялось обвинением в создании противозаконного сообщества: таких обвиняемых могли арестовать под предлогом «предупреждения сношений обвиняемых между собой или сокрытия следов преступления». Это означает, отмечает автор брошюры, что каждого социал-демократа могут арестовать и отправить в предварительное заключение при любом аресте без решения суда. И советует требовать не только вручения постановления об аресте (на что полиции давались всего сутки), но и копии всех иных документов по делу.
Описанная в шестнадцати пунктах Устава процедура допроса налагала на следователя существенные ограничения. Первый допрос требовалось проводить не позднее, чем через сутки после ареста; вопросы должны быть короткими и ясными; следователь не мог «домогаться сознания обвиняемого ни обещаниями, ни ухищрениями, ни угрозами или тому подобными мерами вымогательства». Обвиняемый мог даже отказаться от показаний, и следователь должен был искать другие законные средства к раскрытию обстоятельств дела. Реальная практика ведения дел по государственным преступлениям была такова, что потенциальным обвиняемым рекомендовали вести себя максимально сдержанно: «…речь (ваша) должна быть — да, да, нет, нет, а что сверх того, то от лукавого». Наименее виновных участников подпольной группы или участников государственного преступления жандармы старались перевести из разряда обвиняемых в разряд свидетелей (так называемых «откровенников»), чтобы при помощи их показаний вернее обвинить лидеров. Этот стиль работы объяснялся тем, что никаких внешних свидетелей в таком деле почти не могло быть: знающий о политическом преступлении и не донесший сразу властям автоматически становился преступником.
На время предварительного следствия подозреваемый мог пользоваться в своей камере собственной одеждой, читать книги из тюремной библиотеки, писать и получать письма (проходившие обязательную перлюстрацию жандармскими офицерами), гулять во дворе и бесплатно получать лекарства.
По окончании следствия дело могли оставить «без последствий», но принять к обвиняемому меры «предупреждения и пресечения»: отдать под надзор полиции, запретить жительство в столицах и других местах (например, промышленных центрах или университетских городах), для иностранцев — выслать за границу. Подобные решения в отдельных случаях принимались даже без формального суда, административным порядком. «За правду-матку ссылают на Камчатку», — предупреждает автор брошюры.
Представление о высылке принималось особым совещанием в составе начальника департамента полиции МВД, двух представителей МВД и двух — министерства юстиции. Окончательно постановление утверждал министр внутренних дел. Впрочем, этот порядок не применялся в местностях, объявленных на особом положении, а в 1900–1904 годах к ним относились до трети российских губерний. Некоторые приговоры, от высылки и вплоть до смертных, утверждались также без суда — личной подписью императора. Для рядовых подпольщиков, впрочем, такое событие было маловероятно.
Жандарм или провокатор?
Именно в Екатеринославской губернии Кременецкий заслужил себе недобрую славу провокатора, причем сначала — среди сослуживцев по Отдельному корпусу, и лишь потом — среди революционеров. Полковник Отдельного корпуса Иван Васильев, добровольно явившийся в 1917 году в Чрезвычайную следственную комиссию[8], собственноручно написал записку о работе охранных отделений: «Определенно провокационно служил и генерал Кременецкий, бывший начальник Екатеринославского и Петроградского охранного отделения (при нем разыгрались события 9 января), Иркутского губернского жандармского управления и ныне начальник Пензенского губернского жандармского управления. Особенно преступна его деятельность в Екатеринославе, где он сам «ставил» и «брал» типографии…»[9].
Возмущение Васильева вполне объяснимо, если знать, что на протяжении пяти лет (с 1890 по 1894 год) полиция не выявила ни одной подпольной типографии во всей империи. В 1895–1897 годах нашли по одной типографии (все в западных и центральных губерниях); в 1898 году — четыре, в 1899 — одну, зато в 1900 — сразу восемь[10]. В это же самое время было зафиксировано издание 20 подпольных газет, 61 брошюры, 153 воззвания. Эти цифры говорят о существовании разветвленной и прочной сети подпольных издательств, распространителей, широкого круга авторов и, что особенно важно, читателей[11].
8 июля 1902 года начальник Особого отдела Департамента полиции Сергей Ратаев писал в докладной записке: «Революционная пропаганда охватила весьма широкий район, в настоящее время нет такого уголка в империи, где не воспроизводили бы на гектографе или мимеографе революционные воззвания…»[12]. Генерал Александр Герасимов, преемник Кременецкого на посту начальника столичного Охранного отделения, в своих мемуарах утверждал, что Кременецкий сделал карьеру именно на нелегальных типографиях: «Для нас не было секретом, что Кременецкий сам через своих агентов устраивал эти нелегальные типографии, давая для них шрифт, деньги и прочее»[13]. Подозрения насчет деятельности Кременецкого появились у профессионалов сыска в первые же годы его работы: в то время, как целым жандармским управлениям и «летучему отряду» филеров не удавалось найти ту или иную типографию на протяжении многих месяцев, он умудрился в своем Екатеринославе «раскрыть» шесть типографий за полгода[14].
Примечания
[1] Меньщиков Л. П. Охрана и революция. К истории тайных политических организаций, существовавших во времена самодержавия. Часть II, выпуск I. 1898–1903 гг. – М.: Историко-революционная библиотека журнала «Каторга и ссылка», 1928. – с. 12.
[1] Письма Азефа: 1893–1917 / Сост. Д. Б. Павлов, З. И. Перегудова. – М.: ТЕРРА, 1994. – с. 154–160.
[2] С 1926 года — Днепропетровск.
[3] Новоселов М. А. Иван Васильевич Бабушкин – М.: Издательство «Молодая Гвардия», 1954.
[4] Обыск, тюрьма, ссылка. – Женева, Издание Г. А.Куклина, 1903. – 50 с.
[5]Шемелев В. И. Барнаул в 1905–1906 гг.: по личным воспоминаниям и материалам Сибистпарта // Сибирские огни – 1925 – №4–5 – с. 195.
[6] Инструкция прокурора Иркутской судебной палаты чинам полиции округа Иркутской судебной палаты по обнаружению и исследованию преступлений. – Иркутск, Паровая типо-литография П. И. Макушина и В. М. Посохина, 1912.– с. 29.
[7] Баранский Н. В рядах Сибирского соц.-дем. Союза (воспоминания о подпольной работе 1897–1908 гг.) – Новониколаевск, Сибирское областное государственное издательство, 1923. – с.54.
[8]Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданского, так военного и морского ведомств.
[9] Цит. по: Щеголев П. Е. Охранники и авантюристы. – М.: Изд-во политкаторжан, 1930. – с. 167.
[10] 1894–1905. Революционное движение… – с. 104–113.
[11] 1894–1905. Революционное движение… – с. 114–140.
[12] Цит. по: Перегудова З. И. Политический сыск в России (1880–1917). – М.: Политическая энциклопедия, 2000 – с. 71.
[13] Герасимов А. В. На лезвии с террористами. (Всероссийская мемуарная библиотека, серия «Наше недавнее», вып.4) – Париж, YMCA-PRESS, 1985. – с. 21.
[14] Меньщиков Л. П. Охрана и революция. К истории тайных политических организаций, существовавших во времена самодержавия. Часть II, выпуск I. 1898–1903 гг. – М.: Историко-революционная библиотека журнала «Каторга и ссылка», 1928. – с. 12.